В третью стражу [СИ] - И Намор

    — Артемида! — Воскликнул пораженный 'чудным видением' Степан.

    — Фиона, — осаживая скакуна, удивленно произнесла девушка.

    Глаза ее распахнулись, и Степана с головой накрыло волной разогретого солнечным жаром меда. Или он попал под золотой водопад?

    — Разрешите представиться, — все-таки и Гринвуд, и Матвеев были одинаково хорошо – хоть в разном стиле – воспитаны. — Майкл Гринвуд, к вашим услугам.

    Растерянность, оторопь, сердцебиение и прочие всем известные симптомы, — все это само собой, но 'выдрессированное' тело Гринвуда, все сделало само и притом в лучшем виде: сдержанный поклон, улыбка, открытый взгляд. И голос, что характерно, не дрогнул. И вообще...

    — Фиона Таммел... А вы новый хозяин поместья Бойдов?

    — Я?... Бойдов? Ах, да. Да, разумеется. Хозяин. Поместья. Бойдов.

    — Значит, это вы, сэр, подглядываете за мной во время верховых прогулок? — Вот как они – имея в виду, особ женского пола – умудряются одним каким-нибудь, казалось бы, совершенно невинным словечком поставить вполне уверенного в себе мужчину в самое неловкое положение, какое он только может себе вообразить?

    — По-видимому, то, чем я занят, называется как-то иначе. — Возразил Степан, постепенно приходя в себя. — Ведь это не то же самое, что подглядывать во время купания?

    — Подглядывайте. — Беззаботно пожала плечами мисс Таммел. — Там, где я купаюсь, я одета в купальный костюм.

    — Надеюсь, — осторожно сказал Степан, боясь неверным словом разрушить чудо понимания, возникшее вдруг между двумя едва знакомыми людьми. — Вы не купаетесь в озере... Воспаление легких гарантировано всякому...

    — Нет, — перебила его с улыбкой на губах Фиона. — Обычно я купаюсь в Италии или на Лазурном Берегу.

    — В Италии... — Задумчиво повторил за Фионой Степан. — Дайте подумать... Так вы не живете в обветшавшей башне на вершине горы, крутые склоны которой покрыты сиреневыми пятнами вересковых зарослей?

    Кажется, ему удалось очень хорошо сымитировать разочарование, но Фиону он этим обманул вряд ли. Девушка не могла не понимать, что он уже оценил ее лошадь по достоинству, даже если и не был большим знатоком верховых лошадей. Однако Майкл Гринвуд в таких вещах разбирался вполне достаточно, чтобы догадаться: о скудости средств речь в данном случае не идет.

    — Нет, — еще шире улыбнулась Фиона, выслушав тираду, намекающую на всем хорошо известную бедность древней Шотландии. — Нет. — Покачала она головой. — Хотя графский титул наша семья утратила еще в восемнадцатом веке, земли и состояние мы, кажется, сохранили... Впрочем, это не моя забота. Но я не сомневаюсь, что лорд Таммел, мой отец, вам с удовольствием все это объяснит... или не объяснит, — добавила Фиона и, весело рассмеявшись, послала лошадь вперед, оставив Степана в растерянности стоять посередине дороги.

    Впрочем, не все так просто.

    'Она... О, господи!'

    Но зови бога или поминай черта, дело было сделано. Одна случайная встреча, короткая, как и любая подобная встреча. Несколько ни к чему не обязывающих слов... и взглядов... Улыбка. Смех... И всё решено.

    Сэр Майкл Гринвуд, третий баронет Лонгфилд был впервые, но сразу же насмерть 'поражен стрелой Эрота', известного, кажется, так же под именем Купидон. Он был влюблен, вот в чем дело. А вместе с ним – и даже в первую очередь именно он – второй раз в жизни переживал это странное почти болезненное чувство Степан Матвеев. Но как бы ни было ему больно – а ему, в отличие от Майкла, было именно больно – отказываться от этого чуда он не стал бы ни за какие деньги.

    Ну, разумеется, он не поехал в Данди. Помыкался в поместье, пытаясь заниматься то тем, то этим, но ничего не выходило. Не шла Фиона из головы, и из сердца убираться никуда не желала. Однако и 'страдать' так было более чем глупо. Поэтому отобедав – кое-как, без вкуса и, разумеется, без аппетита — Степан принял на грудь, но совсем немного, самую малость – для куража, так сказать – оседлал велосипед и отправился во владения Таммелов. А там и ехать-то, как оказалось, всего ничего было. Сложный рельеф местности, так сказать. По карте, которой у него не было, наверняка рукой подать, типа, 'вот там, за холмом!' Но и по пересеченной местности, по тропкам, взбирающимся на холмы и с холмов спускающиеся, мимо рощи, фермы и 'отдельно стоящей кошары', вдоль стеночки, сложенной из дикого камня, собранного на скудных шотландских полях, и прямо к дверям просторного дома, прячущегося в тени деревьев.

    — Добрый день! — Сказал Степан и неожиданно смутился. А все дело было в том, как она на него посмотрела, как повернула голову и как приоткрыла губы, собираясь ответить на его банальность.

    Смутился, обмер, теряя дыхание и чувствуя, как проваливается в тартарары несчастное сердце.

    — Что с вами? — Удивленно раскрыла свои чудные глаза девушка и чуть окончательно его не добила, поведя плечом с такой неповторимой и узнаваемой грацией, что хоть слезами заливайся, хоть волком вой. Но он не заплакал, и не завыл, и вообще не сделал ничего такого, чего потом следовало бы стыдиться.

    — Извините, — сказал Степан, заставляя себя улыбнуться. — Знаете, как бывает, когда солнце в глаза ударяет?

    - Знаю. — Нахмурилась Фиона, еще не успев догадаться, какой простенький комплимент он ей приготовил.

    — Вот и у меня так же. — Уже более непринужденно улыбнулся Степан. — Увидел вас и...

    — Экий вы, однако, куртуазный ухажер! — Рассмеялась девушка, не подозревая, что от ее смеха ему становится еще хуже: и сладко, и горько, и все в одном флаконе.

    Да и откуда бы ей знать, как догадаться, что странная судьба Степана Матвеева сыграла с ним удивительную, почти злую шутку, второй раз в жизни поставив на пути одну и ту же женщину, настолько точно отвечающую его внутренним представлениям об идеальной любовнице, что не влюбиться он просто не мог. Однако Фиона Таммел была настолько похожа на покойную жену Степана, какой та была – будет – почти через сорок лет вперед или тридцать лет назад, что в это было просто невозможно поверить.

    Разумеется, он не позволил себе ничего лишнего. Он так боялся вспугнуть каким-нибудь неверным движением птицу-удачу, что вел себя, пожалуй, даже излишне осторожно – все-таки двадцатый век на дворе, и викторианская Англия приказала долго жить – но потерять Фиону он себе позволить не мог. Поэтому и отношения их развивались в лучших традициях великой английской литературы. Сельский дворянин, девушка из поместья, Шарлотта Бронте, Джейн Эйр, и все такое.

    Но нет худа без добра. Степан успокоился понемногу, взял себя в руки и неожиданно обнаружил, что получает от своих 'неторопливых ухаживаний' ничуть не меньшее удовольствие, чем от пароксизмов бурной страсти. А тут еще и ответное чувство, как будто, начало угадываться в глазах его спутницы, ради общения с которой Матвееву пришлось срочно завести себе коня. Однако и конь оказался к месту, потому что ежедневные прогулки с Фионой удачно вписались в ритм сельской жизни. Меньше оставалось времени на безделье – становящееся для интеллектуала неизбежным источником несвоевременных мыслей, ненужной рефлексии и неуклонно ведущее к национальной болезни всех интеллигентов мира – беспробудному пьянству. Общение с юной шотландской леди было не только способом провести время – оно придавало Матвееву новые силы и породило настоящий интерес к жизни – в противовес бывшей до этого 'игре в интерес'. Тут уж Степан не смог обойтись без анализа, и результаты его были не совсем приятными.

    'Ну, оказались мы здесь. Никто нас не спрашивал – хотим, не хотим – но раз уж 'перекинуло', то и живём, как можем. Поставили перед собой цель, как и положено 'настоящим человекам'. Высокую и благородную, без преувеличения. Теперь идём к ней, в меру сил и возможностей, не оглядываясь по сторонам. И чем дольше продолжается этот крестовый поход, тем больше опасность перестать смотреть на окружающий мир взглядом иным, нежели прогрессорским.

    'Стёпа, мальчик мой! — мысленно обратился Матвеев сам к себе противным 'старушечьим' голосом — Тебе костюмчик Супермена не жмёт? Вроде большой мальчик...должен понимать. А кто это говорит? Совесть твоя, в битве за мир во всём мире покалеченная'. — Ответить, а тем более возразить, 'внутреннему голосу' было нечего.

    'Ещё немного – с горечью подумал Степан – и мы все начнём обрастать бронёй, кто-то раньше, и мне кажется, что это будет Витька, кто-то позже – и будем воспринимать её как настоящую кожу. Достучаться до нас снаружи будет всё труднее, одна надежда на то, что внутри, — как это не называй, человечностью ли, совестью, или ещё как – надежда для тех, у кого она есть...'

    К воротам поместья подъехал изрядно запылённый чёрный автомобиль со старомодным кузовом брогам[318].